Пастушество как профессия – явление по историческим меркам довольно позднее и неповсеместное. В. А. Лапин, ссылаясь также на исследования С.Б.Веселовского, вполне обоснованно отмечает, что традиция пастушества “возникала отдельными локальными очагами”, в первую очередь в больших подмонастырских селах и княжеских селах-слободах. В деревнях же еще в конце XIX – начале XX вв., да и в наши дни нередко обходятся без пастуха, пасут по очереди сами хозяева, обычно дети и старики. Пастушество как профессия и отдельная область деятельности не совсем еще установилась, а потому до последнего времени рассматривалась как маргинальная, и статус пастуха в деревне был традиционно низок. По воспоминаниям современных сельских стариков, в том числе и самих пастухов, “раньше пастух считался последним человеком – это из бедных людей ведь… Раньше как бы это обезличкя человека – это пастух: “Цё уж он – человек, что ли? Всю жизнь пастушит”,–говорили” (Кировская обл., Советский р-н, с.Колянур). “У нас – дак вроде за позор считали. Говорят, это уж самый последний человек, пастух. Только бедные шли в пастухи, кого нужда заставит” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Павлово). “Ну, кузнецы, мельники – это считались раньше большие люди, уважаемые, а пастух – это самый последний был,–говорит тихвинский житель, много лет отдавший этому занятию. – Сам я целый век прожил в пастухах, не считали целый век за человека…” (Ленинградская обл., Тихвинский р-н, д.Каськово). То же на Гомельщине: “Хто пастуха за человека считаеть?” (с.Грабовка). В Костромском крае, по словам местных жителей, “на пастуха смотрели, как на собаку: как бы лишку хлеба не дать”; то же соотнесение положения пастуха и собаки – в пошехонской пословице: “Есть три невольника на свете: пастух в поле, зять в доме и собака на цепи” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Нечаево; Ярославская обл., Пошехонский р-н, д.Есипово). В общем, “не славилось это дело: ни работница, ни пастух. Это как нищие были” (Вологодская обл., Харовский р-н).
Пастушество как профессия – явление по историческим меркам довольно позднее и неповсеместное. В.А. Лапин, ссылаясь также на исследования С.Б.Веселовского, вполне обоснованно отмечает, что традиция пастушества “возникала отдельными локальными очагами”, в первую очередь в больших подмонастырских селах и княжеских селах-слободах. В деревнях же еще в конце XIX – начале XX вв., да и в наши дни нередко обходятся без пастуха, пасут по очереди сами хозяева, обычно дети и старики. Пастушество как профессия и отдельная область деятельности не совсем еще установилась, а потому до последнего времени рассматривалась как маргинальная, и статус пастуха в деревне был традиционно низок. По воспоминаниям современных сельских стариков, в том числе и самих пастухов, “раньше пастух считался последним человеком – это из бедных людей ведь… Раньше как бы это обезличкя человека – это пастух: “Цё уж он – человек, что ли? Всю жизнь пастушит”,–говорили” (Кировская обл., Советский р-н, с.Колянур). “У нас – дак вроде за позор считали. Говорят, это уж самый последний человек, пастух. Только бедные шли в пастухи, кого нужда заставит” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Павлово). “Ну, кузнецы, мельники – это считались раньше большие люди, уважаемые, а пастух – это самый последний был,–говорит тихвинский житель, много лет отдавший этому занятию. – Сам я целый век прожил в пастухах, не считали целый век за человека…” (Ленинградская обл., Тихвинский р-н, д.Каськово). То же на Гомельщине: “Хто пастуха за человека считаеть?” (с.Грабовка). В Костромском крае, по словам местных жителей, “на пастуха смотрели, как на собаку: как бы лишку хлеба не дать”; то же соотнесение положения пастуха и собаки – в пошехонской пословице: “Есть три невольника на свете: пастух в поле, зять в доме и собака на цепи” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, с.Нечаево; Ярославская обл., Пошехонский р-н, д.Есипово). В общем, “не славилось это дело: ни работница, ни пастух. Это как нищие были” (Вологодская обл., Харовский р-н).
Пастух находился в самом низу деревенской иерархии и даже как бы уже за рамками человеческого сообщества, будучи по статусу близок к чужаку, перехожему бродяге, нищему. В пастухи нередко и нанимались нищие (что, впрочем, их несколько возвышало, давая постоянное местожительство, самоопределение и доход). Вообще на эту работу шли, как правило, представители социальной периферии. Чаще всего по крайней нужде: дети и старики из многочисленного, но малоземельного семейства (пастушество было для них альтернативой нищенства); безземельные (чужаки, переселенцы, бобыли, лишившиеся земли в результате обмана и проч.), сироты, одинокие или брошенные детьми старики (Костромская обл., Парфеньевский р-н, дд.Паново, Савочево, 1982 г.; Гомельская обл. и р-н, с.Грабовка; Ярославская обл., Пошехонский и Даниловский р-ны; Вологодская обл., Харовский р-н, дд.Горки, Семеновская, Лобаниха, Залесье; Кировская обл., Советский р-н, сс. Колянур и Воробьева Гора). Пастухами становились калеки и инвалиды, люди с психическими отклонениями, не способные к обычной крестьянской работе:
“В пастухи шли бедные… или инвалиды. Вот старик был, Кузьма Городецкий (из с.Городище. – Т.Щ.): у него нога дергалась, звали “Кузьма Дрягал”… Руки и ноги тряслись, ногу таскал – от рождения… У Толи-то (другого местного пастуха. – Т.Щ.) тоже что-то с ногами от рождения” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, д.Афонино). “Дядя Ион тоже пас коров – он с войны инвалид: нога на деревяшке да глаз что-то…” (Там же, д.Нечаево). В вятской деревне Долбилово много лет пастушил Иван по прозвищу (отражавшему его физическое состояние) “Безрукий”. В пастухи нанимались люди с разного рода психическими отклонениями: “Ну, Вася вот такой – немножко нехитренький. Маленько не в себе… он ничем другим не мог заниматься, не привык с детства к другому. Ловил рыбу – дак бросил: снасти унесло у него. А летом все в пастухах. Не привычен ни к чему… Он сирота… Он не умственной. Грамоте не мог научиться…” (д.Гусево Хвойнинского р-на Новгородской обл.).
Бедность, а то и нищета, физическое или психическое отклонение, служили причиною особого, несколько отчужденного, положения пастуха в деревне. Проявлением отчуждения была, например, часто отмечаемая манера дразнить пастуха: “Старик был в панской экономии – пас: на одну ногу хромал. А другие смеялись над ним:–калдыб, калдыб! Хлопцы через дорогу вяровку натянут – он и упадет” (Брянская обл., Климовский р-н, с.Челхов). Дразнилки и прозвища так или иначе обыгрывали физический недостаток, психическое отклонение, старость, бедность, т.е. социальную неполноценность пастуха: “Пастух – без хлиба стух”; “Пастух – череда, сида в тебе борода!” и т.п..
Мифологические помощники
Статус пастуха в деревенском сообществе был бы чрезвычайно низок, если бы в его определение не вмешивались соображения внерационального (на современный взгляд) порядка. До сих пор еще в деревнях Поволжья и Русского Севера, как и южнорусских, живы представления о некоей тайной силе, имеющейся у опытных пастухов. Верование в имеющуюся у пастуха некую тайную силу несколько снижало и компенсировало его социальную неполноценность: перед наймом хозяйки старались разузнать, есть ли у пастуха обход (магический заговор, т.е. средство приведения этой силы в действие). Пастуха с обходом (или знающего) ценили: охотнее нанимали, больше платили и вообще относились с уважением, даже некоторым страхом.
Эта неведомая сила может представать в понимании сельских жителей как нечто неопределенно-безличное: “Что-то хто-то имеет такое свойство, что коровы его слушают…” Силу именовали по названию тайных пастушеских слов, заговоров – обход, отпуск, привод, привада, запас, огорода и т.п.: “Какой-то привод был – что не уйдут коровы” (Ярославская обл., Пошехонский р-н). Так же назывался и обряд, проводившийся в день первого выгона стада на пастбище весною, обычно в день св.Георгия. При большом стечении народа пастух совершал главный ритуал – обход стада, чем демонстрировал свое знание ритуальных заговоров и манипуляций. Второй – тайный – обход совершался им в одиночестве, на дальнем (лесном) пастбище.
Сила могла иметь и вещественное воплощение, будучи заключена, например, в посохе пастуха: “Поставит палку в землю и с каким-то словам. А сам спит. А коровы никогда не разойдутся” (Ярославская обл., Пошехонский р-н). По поверьям крестьян, сила могла размещаться в пастушьей палке, плети, сумке, в его лаптях, под подкладкой фуражки или одежды, в этом случае сливаясь со своими вещественными атрибутами.
Нередко тайная сила пастуха персонифицировалась в образах народной демонологии. Считалось, что пастух вступает в особые отношения с нечистою силой, чаще всего лешим. Эти отношения мыслились как договорно-обменные. Заключались во время тайного обряда, который пастух совершал при первом выгоне скота на пастбище или незадолго до того. В лесу, в тайном месте – под елью, у водоема – пастух вызывал лешего с помощью тайных слов и предлагал ему некий дар, жертву: 1-3 яйца (обозначавшие разрешение взять за лето соответствующее число животных из стада) или молоко (что означало предложение забрать часть молока от нескольких коров). В дополнение к этой жертве пастух еще брал на себя некоторые обязательства (напр., не есть в лесу ягод или не подавать никому своей руки), о которых мы будем говорить ниже отдельно. Взамен леший должен был все лето помогать пасти остальное стадо, охранять его от зверя и прочих бедствий. В знак нерушимости договора пастух запирал ключом замок и прятал его в тайное место, где его никто не мог бы найти, обычно зарывал в корнях старой ели (Ленинградская обл., Тихвинский р-н; Ярославская обл., Пошехонский р-н).
После этого обряда леший, по поверьям, все лето сидел у пастуха на посохе, кнуте, в его шапке, трубе или сумке. Пошехонские пастухи, по поверьям, сажали лешего на одну из коров; эта корова потом водила за собою все стадо (считалось, что стадо пас леший). На шею этой корове вешали колокол (по рассказам некоторых пастухов, невидимый страж располагался именно там). В безлесных местах того же Пошехонья пастухи договаривались уже не с лешим, а с полевыми хозяином и хозяйкою (царем и царицей). Но чаще всего невидимым покровителем пастуха считался все-таки леший. В Казанском Поволжье леших, как незаменимых пастушьих помощников, иногда так и называли “пастухами”. Повсеместно распространены представления о леших как пастухах лесного зверья, перегоняющих его время от времени с места на место. В южной Руси и на Украине записаны рассказы о том, как леший гонит огромные мышиные стаи, останавливаясь в попутных кабаках, подобно перегонщикам скота–гуртовщикам. Былички о лешем – мышином пастухе записаны и на Севере, на р.Ваге, уже в наше время (Архангельская обл., Шенкурский р-н).
Иногда пастушья сила персонифицировалась в облике мелких бесов, числом от двух до 12 и более, которые в этом случае поступали к нему в услужение. Тихвинские пастухи использовали на пастбище неких рыжих чертенят, располагавшихся у них на ремне, на специальных костяных насечках. На юге Архангельской обл. (в Вельском р-не) бесы-помощники принимали вид маленьких человечков в красных поясках или колпачках и больше никакой одеждой не отягощенных. У них были даже личные имена, известные только их владельцу и дававшие ему власть над ними: напр., бесята, сидевшие на посохе одного местного пастуха, звались Сенька да Бренька.
Бесы-помощники пастуха могли принимать и нечеловеческий облик, представая в виде небольших зверьков. Придя на пастбище, пастух ставил посреди его свой посох, и тут же будто выбегала неизвестно откуда лиса и целый день пасла скот вместо пастуха (ТА, д.173, л.47. Вологодская губ., Грязовецкий у.). Пошехонским пастухам, по свидетельству крестьян, помогал зайчик, в облике которого будто бы скрывался леший. На р. Ваге пастух заключал договор с лешачихою, а помогали ему пасти два бесенка – “как кошечки”, которые его сопровождали, время от времени выбегая на дорогу и тут же скрываясь в лесу. Только однажды ему явилась сама лешачиха в виде растрепанной девицы, в лохмотьях, очень высокого роста, которая некоторое время шла рядом с ним и пропала. Этот пастух, замечу, подрабатывал также плотником и печником, пользуясь в окрестных деревнях прочной репутацией колдуна – его так и звали: Степан Колдунчик (Архангельская обл., Шенкурский р-н, с.Шеговары).
С демонами-хозяевами локусов – лешим или полевым – пастух, по поверьям, вступал в договорные отношения; мелкие бесы были у него в услужении. Оба типа отношений могли совмещаться, как в случае Степана Колдунчика, который, договорившись с лешачихою, получил в свое распоряжение двух “кошечек”-бесят.
Те же отношения проецировались в социальную реальность: в отношениях с жителями деревни актуальны те же два типа связей (обслуживание и договор).
Отношения и нормы.
Верования в тайную силу пастуха, в его особые отношения с разного рода демонами оказывали реальное влияние на его отношения с жителями деревни, преимущественно, по следующим поводам: потери скота на пастбище; снижение удоев, заболевания скота; неправильное поведение пастуха на пастбище: (сон во время пастьбы и отлучки с пастбища; посторонние занятия – плетение лаптей, ловля кротов, сбор грибов и ягод; небрежение к изгородям и связанные с этим потравы полей; порядок постоя пастуха (череда). Заметим, что по тем же поводам чаще всего возникали конфликты, т.е. магия включалась в процесс урегулирования спорных отношений. Перейдем к конкретному описанию такого рода регуляции в каждой из перечисленных ситуаций.
Потери
Гибель скота. Редкий пастбищный сезон при традиционной (достаточно экстенсивной) системе выпаса обходился без потерь. Животные подвергались нападению зверя (на Севере, в лесных поскотинах, особенно опасны медведи, в южнорусских областях – волки), тонули в болотах, терялись в чащобах и просто отбивались от стада. По обычаю с пастуха за эти потери не взыскивали. Наблюдатели отмечают, что взыскать с пастуха ущерб, как правило, было и невозможно по его бедности, да и сами потери по существу неизбежны (ТА, д.337, л.60. Вологодская губ., Сольвычегодский у.; д.622, л.29-30. Костромская губ., Чухломской у.). Обратим внимание на мотивировку и подкрепление этой нормы.
До сих пор широко бытует поверье, что пастух часть доверяемых ему животных отдает в обход, т.е. обещает нечистой силе отдать некоторое количество скота (обычно 1-3 животных) в обмен на сохранность остального стада. “Раньше был пастух здесь – он отсуливал, видно, скотину: потеряется скотина каждый год. Видно, уж такой обход: отдавал, видно животину” (Вологордская обл., Харовский р-н, д.Залесье).
Таким образом, неизбежные (но определенные рамками средних величин) потери признавались необходимым условием нормального выпаса, а потому с ними обычно мирились. В случае гибели коровы претензии к пастуху нередко возникали, но вышеописанные поверья блокировали конфликт. Во всяком случае, пострадавший не находил поддержки общественного мнения (остальные опасались ругаться с пастухом, боясь, что он отдаст в обход их скотину).
Возможны и другие пути разрешения конфликтов, связанных с гибелью скота. Например, стратегия переноса вины. По поверьям, пастух теряет силу, обход портится и защитная сила его пропадает, если хозяйки животных нарушают ряд оговоренных правил. Обычно эти правила пастух сообщает в начале сезона, когда проводит ритуальный обход стада в день первого выгона. Одно из таких правил – не ругаться, не бить скотину, выгоняя утром на пастбище: “Нельзя, грех выгонять метлой или голиком, или если хозяйка обругает – помянет нечистую силу. Или еще камешки кидать нельзя. А то леший-то и возьмет ее (скотину. – Т.Щ.) в обход”, – говорил мне старый пошехонский пастух (1913 г.р.). Впрочем, на практике это правило не всегда соблюдалось, что давало пастуху повод в случае гибели скотины обвинить хозяйку: “Пропадает скотина – это будто сами (хозяйки. – Т.Щ.) виноваты: выгоняют, да обругают: “Леший бы тя унес”, “леший с вами” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, дд.Тарсипово и Полтинкино).
Вина может быть перенесена также на местного знахаря, либо другого пастуха (соперника), который будто бы напустил медведя на стадо или даже сам явился в медвежьем облике, задрал нескольких коров нарочно чтобы навредить тому, кто их пас. Здесь магические знания становились для пастуха средством не только самооправдания, но и дискредитации соперника.
Снижение удоев и заболевания животных. Снижение удоев у коров тоже считались следствием пастушьего обхода. В этом случае говорили, что пастух отдал нечистой силе не корову, а молоко нескольких коров (или молоко из нескольких сосков от той или иной коровы). “Хорошо доила корова, пока не была обойдёна у пастуха”,–говорили между собою пошехонские хозяйки. По тихвинским поверьям, если пастух обойдет скот (совершит ритуальный обход стада) в сухом месте, то удои убавятся, если во влажном – будет много молока (Ленинградская обл., Тихвинский р-н, д.Наволок). В Пошехонье считалось, что молоко убавляется у той коровы, которую пастух выбрал стадоводницей: “Пастух… брал каждое лето обход на одну корову: знал таки слова,–и эта корова будет все стадо пасти. Сама сохнет-сохнет, и молоко сбавляет. Сохнет по стаду: надо стадо пасти. А с Петрова дня на новую корову делает”, – рассуждают пошехонские жители. “Говорили, что на одну корову привод. Она вроде стадоводница… Она и дойло уменьшает, меньше доит. Ей некогда ись-то”. “Если привод сделан на одну корову, то ей тяжело, пасть может. С середины лета новый надо делать. Сымали с этой коровы привод, а на другую делали. Если на корову привод сделан, дак она всех коров пасет: уже ни одна не уйдет. Ей тяжело, она сбавит дойло, будет тощать”,– подтверждает и местный пастух (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Белое, дд. Тарсипово, Полтинкино).
Иногда на шею стадоводнице вешали колокол; чаще, однако, хозяева не знали, чья корова играет эту роль, что давало повод для подозрений и претензий к пастуху в случае снижения удоев: “Корова будет усталая, худая. Хозяйка заметит, скажет: – Корова не в порядке, сними с неё (обход. – Т.Щ.)”. Но, как правило, крестьяне все-таки избегали открытых претензий, боясь мести со стороны пастуха: “Хозяева замечают: пришла (корова .–Т.Щ.) на двор, доится-то меньше. На пастуха за это не ругались: что-нибудь сделает с коровой”; иногда даже “меняли коров, продавали – он на другую сделает (обход. – Т.Щ. )”. (Ярославская обл., Пошехонский р-н, дд. Тарсипово, Братское). Таким же образом объяснялись и другие коровьи заболевания и недомогания: “Корова у соседей болела. Ветеринар осмотрел – ничего не нашел; тогда они обратились к деревенской знахарке: \»Бабушка Прасковья, зайди к нам\». Она посмотрела… Фетиса Антоновна (хозяйка коровы. – Т.Щ.) дала ей водички, она пошептала на водичку и говорит: \»Ой, Фиса-матушка! На корову-то пастухом был наложен тяжелый обход в прошлом году, на вторую половину лета. И пастух его не снял\». Наверное, разозлился на хозяйку: свое-то дело он знает, снял бы” (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с. Белое). Все эти претензии, однако, оставались чаще всего в кругу женщин, не приводя к конфликту с пастухом – в немалой степени благодаря вере в его тайную силу и заключенную в ней опасность.
Поведение на пастбище
В течение пастбищного сезона пастух должен был соблюдать ряд магических запретов, которые включались в его обход. Их соблюдение считалось необходимым условием сохранения магической силы, а вместе с тем и авторитета, и статуса профессионального, \»знающего\», пастуха. Эти запреты отчасти общераспространенные, отчасти варьировали в каждой деревне и были предметом особого договора (номинально – с лешим, на практике – с крестьянами).
Большая часть этих запретов касалась поведения пастуха на пастбище. Назовем наиболее известные, подразделив их для удобства на \»экологические\» и собственно \»производственные\».
Экологические: беря обход, пастух брал обязательство не рвать вообще или не собирать на продажу в лесу ягод (или только красных ягод; или – до определенного срока, пока не наберут деревенские бабы), не ловить кротов, не плести лаптей и не драть для них лыка во время пастьбы (все эти занятия давали пастухам некоторый дополнительный доход, но в ряде случаев рассматривались деревней как нежелательные), не разорять птичьих гнезд;
производственные: не ломать изгородей – пастухи нередко выламывали из них жерди себе на посох. Изгороди вокруг полей и огородов устраивались весною, коллективно всеми жителями деревни, для защиты от потрав; пастух должен был следить за их сохранностью, не допуская, чтобы скот шел напрямую через поля – в противном случае он сам отвечал за потравы (если невозможно было наказать его материально, то прибегали к физическим санкциям: драли за уши или просто избивали).
Все эти запреты предотвращали дополнительные издержки – фиксируя в каждом случае те, что значимы в данной местности. По существу, их смысл – ограничение чужаку 9каковым нередко являлся пастух) доступа к природным ресурсам (ягоды, кроты, лыко и проч.) – в тех сферах, где он мог составить конкуренцию местному населению.
Можно высказать некоторые суждения по поводу особой роли магических предписаний в регламентации поведения пастуха на пастбище. Здесь он вне прямого контроля со стороны сообщества, и магическое подкрепление требований к нему (леший будет недоволен, пропадет обход, а с ним и авторитет) мог быть дополнительным стимулом к их соблюдению.
Впрочем, некоторая возможность контролировать поведение пастуха все-таки оставалась. Часто в помощь ему давали подпаска – в этой роли обычно бывали поочередно старушки или подростки из разных дворов. Если пастух на пастбище отвлекался от своей основной работы: спал, уходил в деревню или занимался другими делами (плел лапти, собирал ягоды, ловил кротов и проч.), – об этом нередко узнавали от наблюдательных подпасков хозяева скота. Когда уже назревал конфликт, иногда нешуточный, пастух намекал на свою тайную силу. А.Е.Финченко описывает характерный эпизод. Тихвинский пастух Сашенька целый день пьет чай в гостях у какой-то вдовы; приходят обеспокоенные женщины: “Который ты черт сидишь-то!… Коров-то еще нет!” – на что пастух невозмутимо отвечает: “Сейчас колокола услышишь: ремень на дырочку только подтяну” (Ленинградская обл., Тихвинский р-н). Все знают, что на ремне сидят его бесы: когда он распускает ремень, коровы расходятся; затягивает – сходятся к нему. Такого рода объяснения, по-видимому, успокаивали хозяек, позволяя избежать конфликта.
Порядок постоя.
Постой пастуха и выдача ему содержания определялись порядком, получившим на Русском Севере название череды, или обхода. Суть его в том, что расходы на содержание пастуха распределялись между домохозяйствами в зависимости от количества в стаде скота из каждого дома. Количество это определялось по головам, козикам, числам или чередам. При этом голова (число, черед, козик) – условная единица: количество скота, приравненное по ценности к одной корове. Например, в Симбирской губ. черед – это 1 корова, или 1 лошадь, или полуторагодовалая телка (жеребенок), или 1свинья, или 5 овец, или 2 козы, или два теленка. В Даниловском р-не Ярославской обл. число – это корова, или две овцы, или подтелок и овечка. В разных местах возможны вариации, связанные с условиями выпаса и найма пастухов.
Несколько раз за лето: обычно в начале сезона (день св.Георгия), в середине (Петров или Ильин день) и по его завершении (Покров Пресвятой Богородицы) – пастух получал вознаграждение, размер которого определялся по череде, или по числу голов (козиков и т.д.). В Егорьев день для пастуха собирали всей деревней пироги и яйца (по числу голов с каждого дома). В середине лета – опять яйца и домашний сыр (творог). Наконец, в конце сезона производили окончательный расчет, собирая для пастуха с каждой головы – по мешку картошки и лукошку зерна (в Хвойнинском р-не Новгородской обл.), иногда еще по куску мяса; принято было также дарить подарки: в складчину покупали пастуху костюм, пальто или наручные часы.
Любопытно, что сбор яиц получал еще и магическое подкрепление: “Пастуху,–сообщает корреспондент Тенишевского бюро из Белозерского у. Новгородской губ.,–дают по яйцу с каждой коровы, чтоб они были гладки” (ТА, д.702, л.10. Новгородская губ., Белозерский у., 1898 г.). Эти сборы как-то соотносились в сознании крестьян с тем яйцом, которое должно было пойти в жертву лешему для сохранности скота, а также с обычаем перекидывать яйцо через стадо в день первого выгона, после чего яйцо зарывали в месте его падения. Таким образом, вознаграждение пастуху включалось в цепь магических действий для обеспечения безопасности скота во время летнего выпаса, само приобретая магическую окраску.
Сбор продуктов в особые дни (начало, середина, конец сезона) имел характер ритуального обхода. Пастух обходил по очереди дома, хлопал кнутом (трубил в рог, стучал палкою в угол дома и т.д.) и кричал: “Сыр, яйца!”. Хозяйки его не только одаривали, но и угощали хлебным вином, всячески приветствовали – эти дни считались пастушьими праздниками. В Новгородских селах в день первого выгона скота молодежь собиралась за околицей и устраивала для пастуха угощение из продуктов, собранных со всех домов. Полесские хозяйки специально собирали для пастуха домашний сыр к Петрову дню, по пословице: “На Пятра сыр пякла” (Гомельская обл. и р-н, с.Грабовка). Вся церемония сбора называлась пастуший обход.
Тем же словом обозначался иногда (как в Полесье, так и на Севере) и порядок постоя, который определялся по числу голов или череде. Если пастух был пришлый, из другой деревни (а чаще всего это было именно так, о чем будет речь ниже), то ночевал и столовался по очереди в домах у хозяев скота, столько ночей, сколько голов (черед) скота из этого дома было в стаде на его попечении, таким образом обходя за лето все селение. Там же, где ночевал, получал с собой провизию на день, а иногда и рабочую одежду. Этот порядок постоя и назывался “череда” или “обход”.
“Обход” или “череда” – схема включения пастуха (особенно чужака) в деревенское сообщество; она давала возможность ускоренного приобщения пастуха к значимой в деревне информации, в первую очередь относящейся к области межличностных отношений; эту информацию многие пастухи использовали для оказания знахарских услуг (гаданий, приворотов/отворотов и проч.). Имея возможность наблюдать повседневную жизнь крестьянских семей, пастух мог ощутимо влиять на репутации хозяек: “Он уж, как не затрафит ему хозяйка, и прозвища придумывал разные”. Одна испекла пастуху колобки, дала с собою на выгон, а ему не понравились – взял и надел их на рога ее корове, ославив на всю деревню (Ярославская обл., Пошехонский р-н). У другой – в вологодской деревне – заметил в доме грязь и всем жаловался: “У Клавдюшки-то скатерть постелят на столе, дак не отодрать (так грязно)” (Вологодская обл., Харовский р-н). Отсюда особое – опасливо-предупредительное – отношение к пастуху и стремление всячески угодить ему, когда он на постое. В эти дни готовили праздничную пищу, а с собою на пастбище принято было давать пастуху столько, чтобы хватило не только ему одному, но и на целую семью. Иногда так и было: пастух отдавал часть собранных продуктов жене, время от времени приходившей к нему из другой деревни (Ярославская обл., Пошехонский р-н). Может быть, еще и поэтому предпочитали нанимать дальних пастухов (по всему Русскому Северу ценили выходцев с Ваги, Северной Двины), лучше неженатых, или договаривались, что пастух не должен все лето встречаться с женой (иногда дозволялся двух-трехдневный отпуск в середине сезона, после которого пастух должен был заново воспроизвести ритуал обхода, поскольку старый после его “греха” утрачивал силу).
Итак, череда – коммуникативная структура, определявшая положение пастуха в деревенском сообществе: он был связан со всеми хозяевами скота, т.е. это род так наз. “ядерной” структуры (когда множество связей замкнуто на одного человека – ее ядро). Особенность череды, как и всякой очереди – разведение взаимодействий во времени.
Череда нарушалась, если кто-нибудь из хозяев забирал досрочно свою скотину из стада (в пищу или на продажу). Пастух обычно противодействовал такому решению, да и обычай был не на стороне хозяев. Все это подкреплялось поверьем: если до срока забрать скотину из стада, а тем более зарезать ее, то пастуший обход потеряет силу, зверь почует кровь и переведет множество животных. Причем ответственность за их гибель в этом случае снимается с пастуха и падает на хозяев, не выполнивших условий договора. По этой причине скот из стада старались не забирать или, во всяком случае, заплатить пастуху за весь сезон.
Порядок череды закреплялся и получал символическое выражение в пастушьей обрядности. Главный пастуший обряд – весенний обход стада в день первого выгона – по сути моделировал принцип обхода, как поочередного постоя и сборов вознаграждения.
Для этого обряда пастух состригал понемногу шерсти от каждой скотины (с одного и того же места – с крестца, между лопаток или между ушей) и закатывал ее с наговором в воск. Восковой шарик он прятал в укромном месте (в лесу под корнями или в дупле дерева, в балагане – летней избушке – на выгоне), отдавал на хранение одной из хозяек (она прятала за божницу), но чаще всего прикреплял к своему посоху, кнуту, музыкальному инструменту (трубе, рожку, барабанке и проч.), прятал под подкладку сумки или фуражки: после этого считалось, что на соответствующую вещь “взят обход”. В Белозерском уезде тогда Новгородской губ. пастух собирал с каждого двора по горсти муки и срезал понемногу шерсти от каждой скотины; из всего этого пек пирог, который скармливал коровам и овцам, “чтобы ходили вместе” (ТА, д.702, л.10. Новгородская губ., Белозерский у.).
Идея обхода, сбора, соединения, коллективного содержания – череды – с еще большей очевидностью воплощалась в пастушьих атрибутах, а также и в ритуале их изготовления. В Вязниковском у. Владимирской губ. пастух собирал весною с каждого двора понемногу шерсти (на валяные сапоги) и “по рученьке” льна от каждого дома на кнут, который становился зримым воплощением идеи обхода, а вместе с тем и вместилищем магической силы пастуха.
Настоящим “расписанием” череды служил пастуший посох; он обычно был украшен резьбою: черточками, крестиками,–имевшими для пастуха вполне определенное значение. Каждая черточка обозначала “голову” находящегося на его попечении скота: “1 черед”. Черточки располагались “елочками” (две черты – две головы), крестиками (четыре головы) и проч.; одно домохозяйство отделялось от другого горизонтальной чертою, иногда проходяшей по всей окружности посоха. В Симбирской губ. такое сооружение называлось “пастушья бирка” и служила своеобразной памяткой, определявшей отношения пастуха с хозяевами скота. Шерсть от всех животных стада, закатанная в воск и прикрепленная к посоху (плети), дублировала ту же идею (информация о составе стада, числе и масти животных) в символической форме, являясь своеобразным “узелком на память”.
Порядок “череды” совмещал в себе две объединительные идеи: объединение скота в стадо и объединение домохозяйств для содержания пастуха, берущего это стадо под свое покровительство. И само понятие “силы” заключало в себе идею объединения, интеграции. Именно умение собирать стадо, не давать коровам уходить далеко в лес отличает в глазах крестьян “знающего” пастуха. “У нас один пастух был – хромой Анатолий: сидит на месте, а коровы к нему сходятся. Знал, наверное, что-нибудь” (Костромская обл., Парфеньевский р-н, д. Паново). В Вологодской обл. основным признаком тайного знания пастуха служило то, что у него коровы “грудно ходят” (Вологодская губ., Харовский р-н, д.Горки). Вещи, в которых заключена была эта сила, тоже имели объединяющее действие. Пошехонский пастух, по словам местных жителей, “обойдет стадо, поставит палку в землю, и с каким-то со словами. А сам спит. А коровы никогда не разойдутся”. Другой пастух так же использовал кнут: “Приду (на выгон. – Т.Щ.),–говорит,–кнут положу. И вечером все ко мне придут коровы”. С помощью кнута собирал скот и вятский пастух-мариец (пасший и живший тридцать лет в русской деревне): в день первого выгона он пропускал стадо “через махалку” (коровы перешагивали разложенный в прогоне кнут), а потом, на выгоне, коровы собирались по хлопку кнута (Кировская обл., Советский р-н, с.Колянур; Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино). Тихвинские пастухи “брали обход” на свой ремень: придя на пастбище, они его распускали (коровы должны разойтись), а когда надо собрать стадо – затягивали.
С целью собрать стадо и удержать его, чтобы не расходилось, пастухи совершали еще ряд действий, составлявших профессиональный секрет; многие из них кажутся вполне рациональными. Пошехонские пастухи, например, мазали конец посоха медвежьим жиром; пригнав скот на пастбище, пастух обходил его, волоча за собою посох – коровы не расходились за пределы невидимой черты, боясь звериного запаха, сохранявшегося, по словам пастухов, два-три дня (Ярославская обл., Пошехонский р-н, с.Юдино). Новгородские пастухи еще в начале лета густо намазывали медвежьим жиром мостики, кусты и изгороди, окружавшие поскотину: такой обход сохранялся до середины сезона, а потом – в Иванов, Петров или Ильин день – обход повторялся (Новгородская обл., Шимский р-н, д.Старое Веретье). Другое тайное средство – соль, привлекавшая животных. Пастух втыкал посреди выгона посох (иногда еще вешал на него свою одежду) и вокруг рассыпал соль, которую постоянно носил с собою в сумке. Некоторые пастухи просто мочились на траву, чтобы она приобрела солоноватый привкус (Ярославская губ., Пошехонский у.; Костромская обл., Парфеньевский р-н, д.Савочево). Эффект тот же, что и у медвежьего жира: коровы не расходились далеко, правда, трава на выгоне, говорят, оказывалась “до земли” выедена и вытоптана. Не менее действенны и музыкальные сигналы: наигрыши на трубе, рожке, барабане,– которыми пастух созывал животных в середине дня на дойку и вечером, когда надо гнать стадо домой. Практиковались и голосовые сигналы – особые клики,–далеко разносившиеся в лесных поскотинах. Пошехонцы выбирали (точнее, примечали в стаде) самую активную корову, за которой ходят другие – стадоводницу, или заводиловку. Ей на шею вешали колокол, подававший другим животным сигнал о ее местоположении. По этому сигналу стадо держалось неподалеку от нее и было всегда под контролем пастуха.
Таким образом, сила пастуха размещалась в тех самых вещах, с помощью которых он добивался объединения стада: сила предстает как средство (или способность) интеграции.
Та же объединительная программа распространялась и на отношения с населением деревни, и реализовывалась зачастую с помощью тех же самых “магических” вещей. Звуки трубы или пастушьего барабана служили сигналом не только для скотины, но и для ее хозяек. Различались два главных сигнала: “на выгон” и “на сгон”. Рано утром пастух трубил в рог (или выстукивал на барабане) побудку – сигнал хозяйкам начинать дойку. Затем –сигнал к окончанию дойки и выгону коров в стадо. Вечерний наигрыш пастуха (или звуки колоколов, гулко разносившиеся в вечернем воздухе) издали давали знать о приближении стада к деревне. В Псковской обл. отмечены словесные формулы, фиксировавшие ритмический рисунок наигрышей и их смысл: “Уставайте, бабы, рано, вам пора коров доить” (первая побудка); “Выгоняйтя, бабы, у поле, вам пора коровок гнать” (тот же наигрыш – второй раз: окончание дойки). Некоторые пастухи имитировали наигрыши голосом –такая имитация называлась язык (псков.) или диликанье (смолен., твер.). Вятский пастух подавал сигнал ударами кнута (махалки): становился среди деревни и оглушительно хлопал кнутом четыре раза в четыре стороны. Те пастухи, у которых обход был взят на посох, утром шли по деревне и стучали им в калитки или стены деревянных домов. Между прочим, таким же образом и выборные лица (нарядчики) приглашали односельчан на сход (Владимирская губ., Юрьевский у.). В Ростовском у. нарядчик выходил на середину села и трубил в рог, тоже следуя пастушьему стереотипу.
Итак, представления о “силе” опосредовали взаимоотношения пастуха с населением, главным образом по поводу разного рода издержек, связанных с его деятельностью, а также вознаграждения. Похожую роль они играли и в отношении мельника, хотя на первый взгляд не только сфера занятий его, но и статус его совсем иные.